8 октября 2022 года исполняется 130 лет со дня рождения Марины Цветаевой. О жизни гениальной русской поэтессы Серебряного века, прозаика и драматурга Марины Ивановны Цветаевой написано множество исследовательских работ и воспоминаний, принадлежащих перу ее современников, биографов, известных литературоведов, деятелей культуры и искусства. Вдумчивые, пытливые читатели пытаются проникнуть в тайну загадочной судьбы Марины Цветаевой, а ее коллеги по перу — разгадать секрет ей одной ведомых гениальных прозрений. Но если между известными событиями жизни Цветаевой, от ее рождения до роковой кончины, обнаруживается очевидная причинно-следственная связь, то никому до сих пор не удалось и, думаю, никогда не удастся приблизиться к разгадке ее поэтического дара, ибо «тайна сия велика есть».
Однако если тайну самого дара постичь невозможно, то на вопрос: откуда он берет начало, в какой благодатной почве проросли корни ее могучего поэтического древа – ответ есть. Таруса. Бескрайние, необозримые дали в окрестностях этого старого русского городка предстали пред взором Марины еще в младенчестве, согревали и наполняли восторгом ее душу в детстве, неотступно следовали за ней в воспоминаниях вдали от России, в вынужденной эмиграции. «Именно здесь, — пишет в своих воспоминаниях дочь Цветаевой Ариадна, — она узнала Россию, сделавшую ее навсегда русским поэтом». Сама же Цветаева называла Тарусу местом своей души.
Таруса вошла в жизнь семьи Цветаевых за год до рождения Марины. В 1891 году филолог и искусствовед, профессор Московского Университета, директор Московского Румянцевского Публичного музея, будущий основатель и директор Музея Изящных Искусств (1901-1910), Иван Владимирович Цветаев (1847-1913), навестил живших в Тарусе своих родственников — семью земского врача Добротворского.
Очарованный красотой этого маленького спокойного городка над Окой, Иван Владимирович Цветаев принимает решение арендовать дачу в «Песочном» и отныне проводить здесь каждое лето с семьей – супругой, Марией Александровной Цветаевой, урожденной Мейн (1868-1906) и двумя детьми от первого брака — Валерией и Андреем. Первая супруга И.В.Цветаева, оперная певица, тридцатидвухлетняя Варвара Дмитриевна, урожденная Иловайская, (1858-1890), дочь историка Дмитрия Ивановича Иловайского, скончалась вскоре после рождения Андрея. «Первой любовью, вечной любовью, вечной тоской», по словам Марины Цветаевой, была эта женщина в жизни ее отца.
Второй женой сорокачетырехлетнего вдовца Ивана Цветаева в 1891 году становится двадцатитрехлетняя Мария Мейн, единственная дочь действительного статского советника Александра Даниловича Мейн (1836-1899), происходившего из семьи обрусевших прибалтийских немцев. Мать — Мария Лукинична Бернацкая (1840—1868) — происходила из польского аристократического рода; умерла через 3 недели после рождения дочери. Мария получила прекрасное домашнее образование, училась музыке и живописи. Была одарённой пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна, мечтала выступать с концертами, однако отец запретил ей делать карьеру профессионального музыканта.
Цветаевы всей душой полюбили Тарусу, этот живописный уголок Калужской губернии. Марине не исполнилось и года, когда летом 1893 года родители вывезли малышку на дачу в «Песочное». «Город Таруса, Калужской губернии. — пишет Марина — Дача «Песочное» (старый барский дом исчезнувшего имения, пошедший под дачу). Дача «Песочное» в двух верстах от города, совсем одна, в лесу, на высоком берегу Оки, — с такими березами!».
Иван Владимирович любил совершать длительные прогулки по окрестностям Тарусы. «Лесов здешних не исходишь», — писал он. Неутомимым путешественником по любимым местам становится и Марина: «Я жажду сразу всех дорог…».
Бежит тропинка с бугорка
Как бы под детскими ногами
Всё также сонными лугами
Лениво движется Ока.
Колокола звонят в тени,
Спешат удары за ударом,
И всё поют о добром, старом,
О детском времени они.
Младенцем впервые увидела и всей душой полюбила Тарусу и родившаяся в 1894 году младшая сестра Марины Ася — Анастасия Ивановна Цветаева (1894-1993), будущая писательница и мемуаристка. В своей книге «Воспоминания» Анастасия Ивановна пишет: «Полноценнее, счастливее детства, чем наше, в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить».
Анастасия Ивановна Цветаева прожила долгую, наполненную трагическими событиями жизнь. Преодолев круги ада гонений и репрессий, она до последних дней вела подвижническую работу по систематизации и продвижению к читателю творческого наследия Марины Цветаевой. Ее книга «Воспоминания» — бесценный литературно-документальный источник информации о жизни семьи Цветаевых с конца девятнадцатого и до последних десятилетий двадцатого века. Вот как пишет Анастасия Цветаева о поездке в Тарусу:
«В эту весну 1901 года мы особенно рано выехали на старую тарусскую дачу. Был апрель. Деревья рощ, лесов и пригорков стояли легкой зеленоватой смутой (вдали), унизанные зелеными бусинами (вблизи). И щебет птиц был голосом этих рассыпанных по ветвям ожерелий, зеленых, пронизанных солнцем… Тарантасы, ныряя из колеи в колею, с ухаба на ухаб, по песчаным откосам, щедро сыпали звенящую, разбивающуюся трель бубенцов, оглашая окрестность счастьем пути, ожиданий, приезда! «Едем, едем!» — заливчато дребезжали они, все ближе и ближе к заветным местам, и дух захватывало от краешка далекого поворота, за которым откроется — вот сейчас, вот сейчас! – знакомый вожделенный ландшафт. Глаза впивались. Голос пресекался. Ноги рвались бежать, перегнать коренника и пристяжную, сердце билось, как птица, где-то под горлом – и память о том, что было год назад, и два, и давно, делало счастье таким прочным, как вросшие в землю деревья, кивавшие нам со всех бугров, тянувшие нам зеленые апрельские руки».
Воспоминания младшей сестры о детстве, проведенном в Тарусе, перекликаются с проникновенными стихами сестры старшей:
Ах, золотые деньки!
Где уголки потайные,
Где вы, луга заливные
Синей Оки?
Старые липы в цвету,
К взрослому миру презренье
И на жаровне варенье
В старом саду.
К Богу идут облака;
Лентой холмы огибая,
Тихая и голубая
Плещет Ока.
Детство, верни нам, верни
Все разноцветные бусы, —
Маленькой, мирной Тарусы
Летние дни.
«Ночью жгли костры и пили чай из огромной цветной чашки», — так в рассказе «Хлыстовки», написанном в эмиграции, Марина Цветаева вспоминала о незабываемых тарусских вечерах, проведенных у костра за беседами с таинственными женщинами, принадлежавшими к секте «хлыстов» и называвшими себя одним отчеством -«Кирилловны».
Тихим вечером, медленно тающим,
Там, где сосны, болота и мхи,
Хорошо над костром догорающим,
Говорить о закате стихи.
С наступлением осени, уезжая «из рая детского житья», Марина прощалась со своей «Долиной грез», как она называла живописную Почуевскую долину, раскинувшуюся неподалеку от дачи, со своими березой, орешником и елью.
В честь своих детей Иван Владимирович посадил вокруг дачи четыре ели. У каждого ребенка была своя ель. После того, как в 1941 году в Елабуге оборвалась жизнь Марины Цветаевой, в Тарусе сразу после гибели поэтессы ее ель засохла. Эту поистине мистическую историю положила в основу своего рассказа «Ёлка» Анастасия Цветаева.
Дед Марины Цветаевой по материнской линии, литератор Александр Данилович Мейн, в 1899 году купил в Тарусе деревянный дом. Это крошечное имение он оставил в наследство своей второй жене Сусанне. Малышки Марина и Ася, часто бывавшие в этом уютном гостеприимном доме, называли его хо»зяйку тетушкой Тьо. В «Доме Тьо» жили Марина с Асей, когда приезжали в Тарусу погостить на зимние каникулы. Здесь, в Тарусе, в доме деда, Марина начала писать свои первые юношеские стихи.
«Тарусские» стихи, написанные Мариной в 16-20 лет, вошли в ее первые поэтические сборники – «Вечерний альбом» (1910 г.) и «Волшебный фонарь» (1912 г.).
«Жизни шли рядом, не сливаясь»
Марина в 4 года научилась читать, а свои первые стихи начала писать в возрасте шести лет, причем сразу на русском, немецком и французском языках. «Маленькая моя Муся все складывает слова в рифмы, наверное, будет поэт», – записывала в дневнике мать Марины, которая впоследствии всячески противилась стремлению дочери стать поэтом.
Из письма Марины Цветаевой В. В. Розанову. Феодосия, 8 апреля 1914 г.: «Мама была единственной дочерью. Мать ее, из польского княжеского рода, умерла 26-ти лет. Дедушка всю свою жизнь посвятил маме, оставшейся после матери крошечным ребенком. Мамина жизнь шла между дедушкой и швейцаркой-гувернанткой, — замкнутая, фантастическая, болезненная, не-детская, книжная жизнь. 7-ми лет она знала всемирную историю и мифологию, бредила героями, великолепно играла на рояле… Своего отца — Александра Даниловича Мейн — она боготворила всю жизнь. И он обожал маму. После смерти жены — ни одной связи, ни одной встречи, чтобы мама не могла опускать перед ним глаз, когда вырастет и узнает».
Выйдя замуж за профессора Ивана Владимировича Цветаева, Мария не сумела согреть теплом любви овдовевшего мужчину и заменить мать двум сиротам. Не была она добра и к своим родным дочерям. Несмотря на то, что семья жила в достатке, дети профессора Цветаева были скромно одеты; любые развлечения были под строгим запретом, считались вредными, портящими детей, а сладости дети видели дома лишь за праздничным столом или в гостях. Мария Александровна учила дочерей игре на рояле, мечтала об их музыкальной карьере, чему музыкально одаренная Марина отчаянно сопротивлялась. А когда дочь сочиняла стихи, мать раздражалась, прятала от Марины бумагу. Но упрямая Марина продолжала своё сочинительство, и тогда мать взяла за правило зачитывать ее стихи домашним, анализируя каждое слово, убеждая присутствующих в бездарности автора. Но сломить ребенка матери не удалось: «Из-за таких стихов (мать, кроме всего, ужасалась содержанию, почти неизменно любовному) и не давали (бумаги). Не будет бумаги — не будет писать. Главное же то, что я потом делала с собой всю жизнь, — не давали потому, что очень хотелось. Как колбасы, на которую стоило нам взглянуть, чтобы заведомо не получить. Права на просьбу в нашем доме не было. Даже на просьбу глаз».
И только в летнюю пору, на вольных просторах любимой Тарусы, где
«…каждый крик шалунье был позволен, и каждый шаг», дети могли почувствовать себя свободными от гнета царившего в их городской квартире по-немецки жесткого «порядка».
Иван Владимирович оказался однолюбом, он так и не смог забыть свою нежную красавицу-певунью Вареньку. Виртуозная игра на рояле Марии Александровны лишь раздражала его. Марина скажет о родительском супружестве: «Жизни шли рядом, не сливаясь». Впрочем, с годами жена научилась быть полезной мужу, и он с благодарностью принимал её помощь в работе по созданию и организации работы Музея Изящных Искусств. «Ближайшим сотрудником моего отца была моя мать… Помогать музею было прежде всего духовно помогать отцу: верить в него, верить в него, а когда нужно, и за него».— Марина Цветаева. Отец и его Музей.
«Что впереди? Какая неудача?»
Марине исполнилось десять лет, когда Мария Александровна заболела чахоткой. Срочно требовалось лечение за границей в условиях мягкого, теплого климата. В то время как Мария Александровна, начиная с осени 1902 года, проходила лечение в Италии, Швейцарии и Германии, Марина и Ася учились в частных пансионах. Иван Владимирович старался как можно чаще навещать семью. Годы скитаний по Европе Марина вспоминала как «трагическое отрочество». Далее – возвращение семьи в Россию: год, проведенный в Крыму, лето 1906 года, Таруса.
Это было последнее лето в жизни Марии Александровны. Её не стало в 1906 году. Умирая в 38 лет, сожалела лишь о том, что не увидит больше солнца и не услышит музыки…
Позже Марина писала о матери: «Весь дух воспитания — германский. Упоение музыкой, громадный талант (такой игры на рояле и на гитаре я уже не услышу!), способность к языкам, блестящая память, великолепный слог, стихи на русском и немецком языках, занятия живописью… От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию. Просто – Музыку. Всю себя».
В пятнадцать лет Марина навсегда прощалась со своим детством, лучшие воспоминания о котором неразрывно связаны с Тарусой:
Звенят-поют, забвению мешая,
В моей душе слова: «пятнадцать лет».
О, для чего я выросла большая?
Спасенья нет!
Еще вчера в зеленые березки
Я убегала, вольная, с утра.
Еще вчера шалила без прически,
Еще вчера!
Весенний звон с далеких колоколен
Мне говорил: «Побегай и приляг!»
И каждый крик шалунье был позволен,
И каждый шаг!
Что впереди? Какая неудача?
Во всем обман и, ах, на всем запрет!
— Так с милым детством я прощалась, плача,
В пятнадцать лет.
Первенец молодой семьи
В январе 1912 года Марина выходит замуж за Сергея Яковлевича Эфрона, восемнадцатилетнего талантливого поэта и публициста. Сергей Эфрон родился в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855—1910), из известного дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854—1909), из происходившей из Виленской губернии еврейской семьи. Молодые люди познакомились летом 1911 года в Крыму на даче поэта и художника Максимилиана Волошина, в Коктебеле — в этой творческой русской Мекке, куда стекались представители московской и питерской богемы.
В Коктебеле, увидев Сергея на пляже, Марина подумала: «Если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж». Так и случилось. Вскоре Марина держала в руках найденный Сергеем заветный розовый сердолик. Летом 1911 года Сергей заболел туберкулезом и был направлен на кумысолечение, и влюбленная Марина последовала за ним в Башкирию, в село Усень-Ивановское. Несмотря на бытовые неудобства, это лето, проведенное в Башкирии, поэтесса называла «лучшим из всех взрослых лет». В том же году молодые люди посетили Тарусу.
В Москве супруги жили в доме в Борисоглебском переулке. Сергей готовился к поступлению в Университет, Марина писала стихи.
Я с вызовом ношу его кольцо
– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. –
Его чрезмерно узкое лицо –
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна.
— Всем вам, кто жил и умирал без страху. —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
В сентябре 1912 года родилась дочь, нареченная матерью мифическим именем – Ариадна. Сергей против этого имени возражал, но Марина, как всегда, убежденная в своей правоте, настояла на своем: «Я назвала ее Ариадной… от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью».
«Она была с норовом, но это не только свойство характера, а еще жизненная установка» — писала о Цветаевой Н.Я.Мандельштам (1899-1980), мемуаристка, жена О. Э. Мандельштама.
«Мой домашний гений», — так называла своего первенца Марина. Дочка писала «взрослые» стихи, а ее дневники поражали глубиной. Ариадне Сергеевне Эфрон предстояло выполнить свое предназначение. Во многом благодаря путеводной нити, протянутой Ариадной, поэзия Марины Цветаевой смогла увидеть свет, выбравшись из бесконечного лабиринта интриг и запретов. В стихотворении, посвященном Але, мать обращается к шестилетней дочери, как к мудрому и верному единомышленнику:
Не знаю – где ты и где я.
Те ж песни и те же заботы .
Такие с тобою друзья!
Такие с тобою сироты!
И так хорошо нам вдвоем –
Бездомным, бессонным и сирым…
Две птицы: чуть встали – поем,
Две странницы: кормимся миром.
И бродим с тобой по церквам
Великим – и малым, приходским.
И бродим с тобой по домам
Убогим – и знатным, господским.
Когда-то сказала: — Купи! –
Сверкнув на кремлевские башни.
Кремль – твой от рождения. – Спи,
Мой первенец светлый и страшный.
Аля-Ариадна уже в четыре года научилась читать, в пять — писать, в шесть — вела дневник и сочиняла стихи. Все стихотворения она посвящала матери, боготворила ее и обращалась к ней только на «Вы»: «Вы, Марина».
Пройдут годы, и Ариадна Сергеевна Эфрон напишет о матери: «Снисходительная к чужим, с близких — друзей, детей — требовала как с самой себя: непомерно».
Цветаева признается: «Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствуя отвращение, чуждость, никак не могу любить.» ;
«Не люблю (не моя стихия) детей, простонародья (солдатик на Казанском вокзале!), пластических искусств, деревенской жизни, семьи».
Из раннего дневника Али: «Моя мама очень странная. Моя мама совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребёнка, и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит».
«Одуванчик на стебле»
В апреле 1917 года появилась на свет вторая дочка Цветаевой – Ирина. В январе 1918 года Сергей Яковлевич Эфрон, офицер Белой армии, отбыл в армию Корнилова. Из Крыма с остатками разгромленной Белой армии он перебрался в Турцию, затем в Европу. Марина Цветаева, не получавшая в годы Гражданской войны известий от мужа, оставалась в Москве. Несмотря на нехватку средств, она отказывалась от предлагаемых ей мест работы, занималась подготовкой к публикации своих стихов: сборника «Версты», драматического этюда «Конец Казановы» и поэмы-сказки «Царь-девица».
Осенью 1919 года Цветаева отдает дочерей в подмосковный Кунцевский приют. Скрывая родство со своими детьми, она представляется их крестной матерью. В приюте дети болеют и голодают. Вскоре «крестная мать» забирает домой только старшую дочь, Ариадну. Младшую оставляет в приюте. На предложение родственников мужа отдать им на воспитание Ирину, Цветаева отвечает отказом. В феврале 1920 года от голода и заброшенности Ирина скончалась. О смерти младшей дочери Марина узнала только на четвертый день со дня ее кончины. Узнала от работника собеса, куда Цветаева обратилась по поводу оформления санаторной путевки, но не для остро нуждающейся в лечении больной младшей дочери, а для старшей дочери, Ариадны. В похоронах Ирины мать не принимала участия.
В наше время, когда сокрытие или замалчивание информации практически не представляется возможным и все тайное становится явным, перед исследователями жизни Цветаевой, ее биографами, остро стоит задача осмысления и честного, объективного освещения как этого, так и многих других отрезков жизни Цветаевой. Наведение «хрестоматийного глянца», конъюнктурно созданный миф о ее «непогрешимости» искажают истинный образ «ни в чем не знавшей меры» Марины Цветаевой.
В стихотворении «Две руки, легко опущенные», написанном Цветаевой вскоре после смерти дочери, между строк сквозит собственное, робкое раскаяние:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую –
Две головки мне дарованы.
Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
Две руки – ласкать – разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая – на шейке тоненькой –
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
«На одного маленького ребенка в мире не хватило любви», — написала Цветаева в Записных книжках. После трагической смерти Ирины «неудачи» неотступно следовали за семьей Эфрон.
В эмиграции
О том, как отреагировала Марина на происходившие в стране перемены, пишет Илья Эренбург: «В одном стихотворении Марина Цветаева говорит о двух своих бабках — о простой, родной, кормящей сынков-бурсаков, и о другой — о польской панне, белоручке. Две крови. Одна Марина. Только и делала она, что пела Стеньку-разбойника, а увидев в марте семнадцатого солдатиков, закрыла ставни и заплакала: “Ох, ты моя барская, моя царская тоска”».
Из письма Марины Цветаевой к Анне Тесковой: “Люди устраивают революции, чтобы дешевым, хотя и кровавым, способом внешнего переустройства избавиться от необходимости внутреннего перерождения”.
Встретившись за границей с Ильей Эренбургом, Эфрон передает ему письмо, адресованное жене. Получив долгожданную весточку от Сергея, Цветаева с дочерью начинают готовиться к отъезду в Германию. В мае 1922 года супруги встретились в Берлине. В столице Германии кипела литературная жизнь. Берлин был издательской Меккой русской эмиграции. Там жили М.Горький, А.Ремизов, А.Толстой, Н.Крандиевская, приезжали В.Ходасевич и Н.Берберова. Там произошла очень теплая встреча Цветаевой с Андреем Белым и мимолетная – с ранее уже знакомым ей Сергеем Есениным. В 1922-1923 годах в Германии у Цветаевой вышло 5 книг.
«Летом 1922 года в одном из берлинских кафе на Курфюрстен-даме, где собирались русские писатели и издатели, Саша Черный познакомил меня с Мариной Ивановной Цветаевой, — пишет в своих воспоминаниях «О Марине Цветаевой» литературный критик, редактор журнала «Воля России» Марк Слоним (1894-1976). — Порою она вскидывала голову, и при этом разлетались ее легкие золотистые волосы, остриженные в скобку, с челкой на лбу. При каждом движении звенели серебряные запястья ее сильных рук, несколько толстые пальцы в кольцах — тоже серебряных — сжимали длинный деревянный мундштук: она непрерывно курила. Крупная голова на высокой шее, широкие плечи, какая-то подобранность тонкого, стройного тела и вся ее повадка производили впечатление силы и легкости, стремительности и сдержанности».
Из Германии семья переезжает в Чехию. Сергей Эфрон поступил в Пражский университет. Для беженцев из России университет предлагал бесплатные места. Студентам платили стипендию. Цветаеву печатали. В Чехии родились «Поэма горы» и «Поэма конца», «русские» поэмы-сказки «Молодец», «Переулочки», драма «Ариадна», был начат «Крысолов».
_____________________
В жизни Марины Цветаевой было много бурных романов. Муж знал об этом, но ни при каких обстоятельствах не расставался с неверной женой. «Марина Ивановна вечно нуждалась в близкой (очень близкой) дружбе, даже больше — в любви. Этого она везде и всюду душевно искала и была даже неразборчива, желая душевно полонить всякого», — пишет в своей книге «Я унес Россию» русский писатель, публицист Р.Б.Гуль (1896- 1986, Нью-Йорк).
Вскоре после рождения Али, Марина увлеклась братом Сергея Петром Эфроном. Осенью 1914 года в будуарном салоне Аделаиды Герцык произошла встреча Цветаевой с поэтессой Софьей Парнок. Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга». Именно тогда и было создано стихотворение «Под лаской плюшевого пледа». Это стихотворение Цветаева написала, охваченная страстью к Софии. В 1915 году Сергей, не дождавшись финала романа, ушел на фронт. В 1916 году Софию увлекли другие отношения, и не с мужчинами. Марина вернулась к мужу. Отношения с Парнок Цветаева охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни».
В 1921 году Цветаева напишет: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!».
Увлекаясь, Цветаева не допускала даже мысли о разводе. В Чехии у нее случилась большая любовь с другом Эфрона Константином Родзиевичем, который не понимал и не ценил ее поэзию. Она на какое-то время уходила от мужа, но всегда возвращалась.
«Марина рвется к смерти. Земля давно ушла из-под ее ног, – писал Сергей Эфрон Максимилиану Волошину. – Она об этом говорит непрерывно. Она вернулась. Все ее мысли с другим. Сейчас живет стихами к нему. По отношению ко мне слепость абсолютная. Я одновременно и спасательный круг, и жернов на шее. Жизнь моя сплошная пытка. Тягостное одиночество вдвоем».
Марк Слоним вспоминает: «Она, в сущности, была однолюбом и, несмотря на увлечения и измены, по-настоящему любила одного лишь Сергея Эфрона, ее мужа. <…> А с другими людьми все неизменно рушилось: слишком она была требовательна, слишком «швырялась» друзьями, если они ей чем-либо не угождали, и то возводила монументы, то разбивала их в прах. А некоторых своих знакомых, готовых для нее на все, как-то не замечала — и, быть может, того сама не зная, унижала и отпугивала — холодом и презрительным равнодушием. Но и тех, кто все от нее сносил, она не признавала подлинными друзьями».
Марина Цветаева: «А может быть — просто-напросто — никто из них меня не любил? («Может быть» — восхитительно!) Не любил ни одной секундочки, потому и не сказал ни разу. — Мужчины слишком честны: люблю они говорят только той, которую любят — вплоть до женитьбы! — (Подвиг!) — А кто бы из этих — них — всех — на мне женился? Так, делая всё, что полагается, по крайней мере, хоть словом не лгут».
В Чехии у Марины начался эпистолярный роман с Борисом Пастернаком, длившийся 14 лет.
_________________________
В первый день февраля 1925 года у Цветаевой родился долгожданный сын Георгий – Мур, так будут его называть дома. Вложив в воспитание сына всю свою душу, в конце жизни Марина с горечью призналась сама себе: «Ничем моим не пронзён».
В 1925 году семья Эфронов, перебралась в Париж. Там с успехом прошел поэтический вечер Цветаевой, ее стихи сначала охотно публиковали. Тринадцать лет жизни во Франции. Творчество Цветаевой тех лет включает произведения «Поэма горы», «Поэма конца», «Поэма воздуха». Стихи Цветаевой 1922-1925 годов были опубликованы в сборнике «После России» (1928). С 1930 по 1937 годы Цветаева пишет серию произведений, посвященных известным и значимым для неё людям: Александру Сергеевичу Пушкину, Владимиру Маяковскому, Максимилиану Волошину, Андрею Белому, Михаилу Кузьмину. Но с годами все более явными становятся разногласия между свободолюбивой Цветаевой и такими поэтами-мэтрами русского зарубежья, как Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Владислав Ходасевич и Иван Бунин. Цветаева зарабатывала на жизнь поездками с литературными чтениями в Лондон и Брюссель, писала статьи, делала переводы.
Находясь в эмиграции, Марина писала о зарубежной прессе: «Что ни столбец – навет,/ Что ни абзац – отврат…»; о бизнесе: где «из кармана в карман», а бизнесмены — «в учётах, в скуках, в позолотах, в зевотах» и боятся банкротства, «несмотря на бритость, сытость, питость…».
Будущий биограф Марины Цветаевой, Мария Белкина запишет в своих дневниках: «Столько лет прожила за границей, в Париже — и ничего от Запада. Всё исконно русское и даже не городское, а скорее что-то степное, от земли…».
«Места души моей»
«Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни вот места души моей». Любовь к России, к тарусскому краю Марина Цветаева
пронесла через всю свою жизнь. Таруса была одним из немногих мест на земле, где поэтесса не чувствовала себя одинокой.
Тоска по Родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно –
Где совершенно одинокой
Быть…
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё – равно, и всё – едино.
Но если по дороге куст
Встаёт, особенно – рябина…
1934 год.
Тогда же в Париже, в мае 1934 года в очерке «Хлыстовки» Цветаева пишет: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень:
«Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА».
Цветаева часто вспоминает полюбившуюся ей чешские деревушки, Прагу, мечтает вернуться туда, в город, где родились многие стихотворения, вошедшие в сборник «После России», и поэмы Горы и Конца. Из письма своей чешской корреспондентке Анне Тесковой, с которой Цветаева многие годы ведет переписку.
Фавиер, 11-го августа 1935 г.
«Дорогая Анна Антоновна! Я недолго жила в Чехии и собственно жила не в Чехии, а на краю деревни, так что жила в чешской природе, за порогом культуры, т.е. природы плюс человека, природы плюс народ. И руку на сердце положа – люблю. Люблю бескорыстно и безответно – как и полагается любить.
Но — будьте уверены — Ваши соседи-патриоты и своей Patria [Родины (лат.).] не знают, разве что казачий хор по граммофону и несколько мелких рассказов Чехова. Ибо — знающий Россию, сущий — Россия, прежде всего и поверх всего — и самой России — любит всё, ничего не боится любить. Это-то и есть Россия: безмерность и бесстрашие любви. И если есть тоска по родине — то только по безмерности мест: отсутствию границ. Многими же эмигрантами это подменено ненавистью к загранице, тому, что я
из России глядя, называю замoрщиной: зaморьем. Вспомните наши сказки, где всегда виноград, которого ни одна баба в глаза не видала. И всегда — орел. И всегда — в самых степных местах возникшие — горы, да еще свинцовые или железные. — Мечта. –
А вот эти ослы, попав в это зaморье, ничего в нем не узнали — и не увидели — и живут, ненавидя Россию (в лучшем случае — не видя) и, одновременно, заграницу, в тухлом и затхлом самоварном и блинном прошлом — не историческом, а их личном: чревном: вкусовом; имущественном, — обывательском, за которое — копейки не дам».
«Мне сейчас — стыдно жить.
И всем сейчас — стыдно жить.
А так как в стыде жить нельзя…
— Верьте в Россию!».
1938 год.
И, обращаясь к Родине: «Не стыдись, страна Россия! Ангелы — всегда босые». (Четверостишия, №15).
Возвращение
Сергей Эфрон тяжело переносил разлуку с Родиной. Он всеми силами рвался в Россию. Принимал активное участие в работе «Союза возвращения в СССР». С 1931 года Эфрон становится агентом Иностранного отдела ОГПУ в Париже. Принял участие в операции по ликвидации советского агента-невозвращенца Игнатия Рейса (Порецкого), а также в получившем широкую огласку, но до сего дня не раскрытом деле о похищении генерала Миллера – создателя Русского Общевоинского Союза. В годы Второй Мировой войны РОВС действовал на стороне нацистов.
В октябре 1937 Сергей Эфрон возвращается в Россию.
Из воспоминаний Романа Гуля: «И как это ни странно, но всем известно, чем кончил апологет белой идеи Сергей Эфрон в эмиграции. Вскоре он стал левым евразийцем (не с мировоззренческим, а политическим уклоном, как кн. Д. Святополк-Мирский, П. Арапов и др.), потом председатель просоветского Союза Возвращения на Родину, и ультра советский патриот, а потом стряслось нечто страшное: его связь с какими-то заграничными чекистами и Эфрон принял участие в убийстве в Швейцарии беглого троцкиста-невозвращенца Игнатия Райса».
Далее Гуль выражает уверенность в непричастности Цветаевой к «делам» ее мужа: «Я уверен, что Марина Ивановна не была посвящена ни во что из этой жуткой, грязной и мокрой истории Эфрона. Жена Азефа не знала, что ее муж долголетний предатель и убийца множества своих товарищей. А, Марина? На допросе ее парижской полицией после убийства Раиса и бегства Эфрона в Сов. Союз полицейские сразу увидели ее полную неосведомленность в том, что делал ее муж Эфрон, и отпустили ее на все четыре стороны. Бежавшего на Родину (с большой буквы) Сергея Эфрона чекисты не сразу, а года через полтора расстреляли: по-деловому, по-гангстерски: убил, а теперь концы в воду, и шлёпнули его на его евразийской родине».
Из воспоминаний Гуля об Ариадне Эфрон: «Бывая у Марины Ивановны, я видел ее дочь Алю. Аля производила впечатление странного ребенка, какого-то диковатого, держалась с людьми молчаливо, неприветливо. Она вернулась в Сов. Россию еще раньше Эфрона и отбыла там ни за что ни про что большой срок в концлагере».
Ариадна Эфрон вернулась на Родину еще в марте 1937 года. Если в детстве главным человеком для Али была мать, то, повзрослев, уже в эмиграции, она сблизилась с отцом, разделила его любовь к Советской России и первой из семьи вернулась в СССР. Работала в редакции советского журнала «Revue de Moscou» (на французском языке); писала статьи, очерки, репортажи, делала иллюстрации, переводила.
В июне 1939 года возвращаются в СССР и Марина с сыном Георгием.
«Мур родился в непростой семье: мать – поэт, одержимый стихиями, отец – человек, всецело отдавшийся политике; эмиграция – бедность, отсутствие стабильности, жизнь между двумя языками, — пишет Виктория Швейцер в книге «Марина Цветаева.Сын». – Он и рос необычным: физически и умственно развивался, значительно опережая сверстников. Главным действующим лицом его детства была мать. По-настоящему трагичным для мальчика оказалось внутреннее расхождение родителей, которые – сознательно? неосознанно? – разрывали его: мать стремилась вырастить его русским гуманистом, отец – советским патриотом. Стремление в Советскую Россию, которую Мур вслед за отцом и Алей воображал раем, страной-идеалом, поддерживалось неприятием «буржуазной» Франции, культивируемым Сергеем Яковлевичем («Французов презирает», – с удовлетворением сообщал он сестре Елизавете Яковлевне, когда мальчику было четыре года). Получая письма Али и отца из Москвы, Мур уже не видел жизни вне ее. Цветаева безуспешно старалась противостоять этой тяге: ее понимание ситуации разбивалось об уверенность сына в правоте отца… Жизнь в СССР не сразу разочаровала его. Даже советская бедность, бытовая неустроенность не слишком смущали Мура».
Марина предвидела, что ничего доброго этот отъезд не принесёт. Ещё в 1932 году она писала Анне Тесковой, высказывая опасение в том, что в СССР ей просто «заткнут рот».
По возвращении в Советский Союз Эфрону и его семье была предоставлена государственная дача НКВД, в подмосковном Болшево. Первое время ничто не предвещало беды.
В конце лета 1939 года, Цветаева поспешила на свидание со страной своего сказочного детства. Свидание с Тарусой продлится один день и станет последним.
27 августа 1939 года органами НКВД была арестована и осуждена по статье
58-6 (шпионаж) Ариадна Эфрон. Под пытками дочь была вынуждена дать показания против отца. В 1955 году, после 17-ти лет ГУЛАГа и ссылки в Сибирь, реабилитирована.
10 октября 1939 года был арестован Сергей Яковлевич Эфрон. Осужден по статье 58-1-а УК. Расстрелян 16 октября 1941 года по обвинению в шпионаже. В своем последнем слове он заявил: «Я не был шпионом, я был честным агентом советской разведки».
«Общество будущего» сразу ощетинилось своей беспощадной сущностью, — пишет Виктория Швейцер, — Вместе с матерью Муру довелось пережить все «испытания и мучения», которые выпали на их долю: обыски, аресты, чувство отщепенства, бегство из Болшева, ощущение бездомности. 27 августа он присутствовал при обыске и аресте Али.
28 августа Мур начал вести дневник. Через полтора месяца на глазах Мура арестовали самого отца. Тогда-то мать с сыном и бежали из зачумленного болшевского дома. Можно лишь удивляться, что это не добило их окончательно. Муру помогал его возраст, подсознательное ощущение своей «каменной стены» – матери. Цветаеву держало, заставляло жить и действовать чувство ответственности за семью, которую “нельзя оставить в беде”».
Цветаева с сыном скитается по чужим углам. Рискуя собственной жизнью, пишет письмо Лаврентию Берии с просьбой разобраться в «деле» ее мужа. Прошение осталось без ответа.
Последние дни Марины Цветаевой
17 августа 1941 года Теплоход «Чувашская Республика» причалил к пристани Елабуги, маленького города на Каме. Среди прибывших на теплоходе пассажиров, эвакуированных из Москвы писателей и членов их семей, были Марина Ивановна Цветаева с сыном Георгием Эфроном. Горсовет начал распределять москвичей по квартирам. Марина с сыном разместились в доме Бродельщиковых на ул. Ворошилова, 9. В этот же день они получили привезенный с пристани багаж, а 21 августа прописались по вышеуказанному адресу и переехали. Из Елабуги Марина едет в Чистополь, где ей представилась возможность устроиться на работу посудомойкой. Но, не приступив к работе, она возвращается в Елабугу, где 31 августа 1941 года кончает жизнь самоубийством, повесившись в сенях приютившего их дома.
В книге «Иловайские и Цветаевы», написанной доцентом кафедры новейшей истории Московского педагогического государственного университета, Е.Ф.Жупиковой , большое место занимает рассказ автора о поездке в Елабугу в июне 1980 года. В очерк «Встречи с А.И.Цветаевой» включен текст расшифровки магнитофонной записи воспоминаний хозяйки дома в Елабуге Анастасии Ивановны Бродельщиковой о последних днях Марины Цветаевой. Расшифровка выполнена студентами филологического факультета Елабужского педагогического института. Альбом с расшифровкой данной записи хранится на кафедре литературы этого ВУЗа.
(Е.Ф. Жупикова. Иловайские и Цветаевы. М.: Новый хронограф, 2015).
Из воспоминаний А.И.Бродельщиковой
«Ну, я очень мало могу сказать, ну очень мало за десять дней. Привели ее сюда, управдом, много их, эвакуированных было. А она как посмотрела, так сразу и остановилась здесь. Десять дней прожила, в это же время в Чистополь ездила. Много-то я не могу о ней сказать. Вместе мы с ней курили, ну вот. Разговаривать тоже много не приходилось, у меня была семья, ребятишки, внучат воспитывали.
Такой вид был у нее, такая печальная, знаете, на фотографии совсем не похожа. Одета неважно была. Длинное пальто какое-то, платье и фартук вот с таким большим карманом. Так в нем и умерла она. Сандалии большие, вообще крупная она такая была, с мужскими чертами лица, в плечах широкая, грудь плоская, ну, между прочим, она хорошая была.
— Но она не очень бедствовала? Не из-за голода это?
— Нет-нет! Летом 1941 года голода еще никто не знал. Да и запасы у нее с собой кое-какие были. Вот придет сюда в кухню ко мне вечером: «Пришла, говорит, посмотреть на вас…».
Бродельщикова хорошо помнила, что у Марины Ивановны было много столового серебра, ценных вещей, больше пуда сахара, 400 рублей денег, на которые можно было купить три буханки хлеба, два-три килограмма крупы. «Георгий перед отъездом крупу продал нам, а остальное все взял с собой». Вещи были в высоких брезентовых мешках, Цветаева их не распечатывала, «надеясь на переезд в Казань.» Хозяйка дома вспоминала, что «немного бумаг, оставленных Георгием», она сожгла».
Из дневниковой тетради Георгия Эфрона
Первые дневники Эфрона не сохранились — что-то изъяли вместе с бумагами сестры, Ариадны Эфрон, в день ее ареста. Еще одну дневниковую тетрадь, за 1942 год, у него украли в Ташкенте, а последний дневник, военный, очевидно, погиб вместе с хозяином.
В РГАЛИ хранятся дневники за 1940–1941 годы.
Запись сделана 30 августа 1941 года, за день до самоубийства Марины: «… Занятия начинаются послезавтра. Вообще-то говоря, все это — вилами на воде. Пусть мать поподробнее узнает об этом совхозе, и тогда примем меры. Какая бы ни была школа, но ходить в нее мне бы очень хотелось. Если это физически возможно, то что ж… В конце концов, мать поступила против меня, увезя меня из Москвы. Она трубит о своей любви ко мне, которая ее pouss; на это. Пусть докажет на деле, насколько она понимает, что мне больше всего нужно. Во всех романах и историях, во всех автобиографиях родители из кожи вон лезли, чтобы обеспечить образование своих rejetons. Пусть мать и так делает. Остаемся здесь? Хорошо, но тогда я ухвачусь за школу. Сомневаюсь, чтобы там мне было плохо. Единственное, что меня смущает, — это физкультура. Какой я, к черту, физкультурник? Дело в том, что число уроков физкультуры, вообще военной подготовки, сильно увеличено — для меня это плохо, в этом моя слабость. Но, по-моему, всегда смогу наболтать, что был болен и т.п. Возможно, что мой проект со школой провалится — впрочем, по чисто финансовым соображениям. Самые ужасные, самые худшие дни моей жизни я переживаю именно здесь, в этой глуши, куда меня затянула мамина глупость и несообразительность, безволие. Ну, что я могу сделать? В Москву вернуться сейчас мне физически невозможно. Я не хочу опуститься до того, чтобы приходить каждый день с работы грязнущим, продавшим мои цели и идеалы. Просто школа — все-таки чище, все-таки какая-то, хоть и маломальская, культура, все-таки — образование. Если это хоть немного возможно, то я буду ходить в школу. Если мы здесь остаемся, то мать должна поскорей прописаться. Все-таки неплохо было бы иметь 9 классов за плечами. Учебников у меня нет, тетрадей — тоже. Мать совершенно не знает, чего хотеть».
Из дневника Марины Цветаевой
«Меня жизнь за этот год добила»;
«Исхода не вижу… Взываю о помощи…»;
«Никто не видит — не знает, что я год уже ищу глазами крюк… Я год примеряю — смерть».
Предсмертные записки Марины Цветаевой
Сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але, если увидишь, что любила их до последней минуты, но попала в тупик».
Асееву: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 рублей и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!».
Эвакуированным: «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н.Н.Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте».
В 1913 году двадцатилетняя Марина пишет свой гениальный пророческий Реквием.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.
В роковой час сорокадевятилетняя Марина Цветаева навсегда «исчезла с поверхности земли», так и не дождавшись сочувствия, понимания и любви со стороны «чужих» и «своих», самых дорогих и близких ей людей.
Похоронили Марину на окраине Петропавловского кладбища, как самоубийцу, без отпевания, креста и без ритуальных церемоний. Место ее погребения потерялось.
Через день после похорон Мур, исполняя желание матери, перебрался в Чистополь, где около десяти дней прожил в семье Николая Асеева, затем в писательском детском доме, и дальше – Москва, откуда он бежал в дни октябрьской паники, – Ташкент, где он прожил в эвакуации почти два года.
В письме к С. Д. Гуревичу от 8 января 1943 года Георгий писал:
«Я вспоминаю Марину Ивановну в дни эвакуации из Москвы, ее предсмертные дни в Татарии. Она совсем потеряла голову, совсем потеряла волю; она была одно страдание. Я тогда совсем не понимал ее и злился на нее за такое внезапное превращение… Но как я ее понимаю теперь! Теперь я могу легко проследить возникновение и развитие внутренней мотивировки каждого ее слова, каждого поступка, включая самоубийство».
Осень 1943 года – снова Москва. Мур поступает в Литературный институт на отделение переводчиков. «Я русский по происхождению и француз по детству и образованию», — писал Георгий. Он начинает роман «Записки парижанина», задумывает «Историю современной французской литературы», которую считает лучшей в мире. Но Литинститут не давал отсрочки от службы в армии.
«Русский парижанин», сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона погиб в бою под деревней Друйка в Витебской области во время знаменитой операции «Багратион». Над его могилой стоит обелиск с надписью: Эфрон Георгий Сергеевич. Погиб в июле 1944.
__________________
Осенью 1960 года Елабугу посетила сестра Марины — Анастасия Ивановна Цветаева. Место захоронения сестры ей найти не удалось. В южной части кладбища, на свободном от захоронений месте она установила крест с надписью: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева». В 1970 году по решению Союза писателей крест заменили на гранитную плиту. Рассказ Анастасии Цветаевой об этой поездке и встрече с хозяевами дома был впервые опубликован в 1981 году в журнале «Москва» и затем вошел в 3-е издание «Воспоминаний».
В 1990-м году Патриарх Всея Руси Алексий Второй дал письменное благословение на отпевание «рабы Божией Марины», доведенной до самоубийства существовавшим режимом. Отпевание прошло в церкви Покрова Божьей Матери здесь же, в Елабуге. И с тех пор каждый год 31 августа — в день ее смерти — настоятель этой церкви служит панихиду по Марине Цветаевой.
Там, где хотела лежать Марина Цветаева
Спустя два десятилетия после гибели Марины Цветаевой была предпринята попытка исполнить ее завещание. Летом 1962 года студент из Киева Семен Островский на свои скудные средства установил на высоком берегу Оки Камень Памяти Марины Цветаевой. Через несколько дней памятник «белогвардейской поэтессе» был снесен по распоряжению властных органов. Фото первого «Цветаевского камня», как его называют в народе, успела сделать Анастасия Цветаева. Семен Островский эмигрировал в США.
Шли годы. В стране происходили тектонические политические и духовные изменения. Время «разбрасывать камни», агонизируя, приближалось к концу. Приспело время «камни собирать».Увидели свет и стали доступны для читателя произведения русской поэтессы Марины Цветаевой. Сбылось и это предвидение поэта:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти
— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам,
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
В 96-ю годовщину со дня рождения Марины Цветаевой, 9 октября 1988 года, почитатели таланта поэтессы стали свидетелями воплощения в жизнь ее завещания.
Могучий камень с тарусской каменоломни был поставлен на прежнем месте, там, где хотела быть похороненной Марина Цветаева – на высоком берегу Оки, неподалеку от когда-то располагавшегося здесь хлыстовского кладбища. На камне начертано: «Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА». Над камнем свисают тяжелые гроздья рябины…
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Хранительница памяти
В 1956 году после реабилитации, Ариадна Сергеевна Эфрон вернулась в Тарусу, где прожила 19 лет, до своей кончины в 1975 году. Здесь, в Тарусе, в построенном ею небольшом доме, она неустанно трудилась над увековечением памяти Марины Цветаевой: готовила к выпуску сборники ее стихов, занималась систематизацией семейного архива, писала мемуары.
Выдержки из воспоминаний Ариадны Эфрон, посвященных Тарусе:
«Таруса дорога мне не только тем, что я, как очень и очень
многие, открыла для себя ее красоту и прелесть, а еще и главным образом оттого, что именно здесь прошло детство моей матери, что именно здесь она узнала Россию, сделавшую ее навсегда русским поэтом.
Про тарусское детство свое мама мне много рассказывала, когда я была маленькой, и поэтому и Ока, и дача «Песочное», и Пачёво, и Улай, и многие другие места запомнились мне задолго до того, как сама я их увидела. Вообще же Цветаевы были здесь первыми «дачниками»;
Дед мой И.В.Цветаев, в конце прошлого столетия приехавший навестить родственников, семью земского врача Добротворского, с первого взгляда полюбил Тарусу, и любовь эту передал всем своим близким. Год за годом проводили здесь Цветаевы летнее время в небольшом сейчас разваливающемся на территории дома отдыха имени Куйбышева – домике; в нем умерла моя бабушка, чудесная музыкантша М. А. Мейн; в нем провел последний год жизни лиричнейший из художников Борисов-Мусатов: а после Цветаевых там же жила памятная Тарусе семья Вульфов, ученых и музыкантов.
Многие места в Тарусе связаны с семьей Цветаевых:
От больницы, где работало не одно поколение врачей Добротворских, до городского садика, заложенного, как рассказывали мне старшие, братом моего деда, историком Дмитрием Ивановичем Цветаевым.
Еще цел бывший дом Добротворских на ул.Ленина (впоследствии его заменила артель вышивальщиц);
Еще стоит дом моего прадеда, Александра Даниловича Мейна, где впоследствии помещались детские ясли.
Еще высятся около цветаевской «Песочной» дачи четыре громадные ели, посаженные в конце прошлого века Цветаевым в честь своих четверых детей Валерии и Андрея (от первого брака с В.Д.Иловайской), Марины и Анастасии (от брака с М.А.Мейн).
Помогает ли мне Таруса? Нет, сейчас Таруса стала чрезвычайно популярным даже модным местом отдыха;
Отдыхающие же работающих не разумеют и слишком отвлекают их от письменного стола. Когда жила здесь круглый год, лучше всего работалось мне зимой.
Какие уголки природы больше люблю? Те, что не истоптаны, не захламлены, где не слышно радио из дома отдыха и персональных транзисторов.
Самые «интересные» люди Тарусы для меня те, кто Тарусе конкретно помогает, бережет ее прошлое, работает для будущего, улучшает ее настоящее;
Любят не на словах (потребительски!) – а на деле, делом. «Любовь есть действие», — говорила Марина Цветаева. Так любит Тарусу К.Г.Паустовский; и Б.П.Аксенов, и Е.А.Соколова; и еще несколько человек; их не так-то много, но они лучшие; поэтому и мечта моя, тарусская мечта в том и заключается, чтобы побольше было в Тарусе таких людей. И еще: чтобы сохранился здесь цветаевский «Песочный» домик на радость и на пользу коренным и «транзитным» тарусянам. 12 октября 1966 г.».
________________
В Тарусе память о Марине Цветаевой и ее самых близких людях хранит еще один мемориал. Это надгробный камень на могиле Ариадны Сергеевны Эфрон, похороненной на тарусском городском кладбище.
Ариадна Сергеевна пережила гибель матери, отца и брата. Мать и отец Ариадны не имеют могилы. Дочь, мать и отца навеки объединяет надгробный камень на могиле Ариадны Эфрон. На нем начертано: Ариадна Сергеевна Эфрон 1912 – 1975 Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, погибших в 1941 году.
«Идущие мимо меня»
В центре Тарусы, в восстановленном доме деда Цветаевой, А.Д.Мейна — «Доме Тьо» — накануне празднования 100-летия со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой, 4 октября 1992 года, состоялось открытие Музея Марины Цветаевой, получившего официальное название «Музей семьи Цветаевых».
В экспозиции музея широко представлены принадлежавшие Марине Цветаевой, ее родным и близким людям предметы быта, мебель, книги, документы. Творческий коллектив Музея проводит большую научно-исследовательскую и культурно-просветительскую работу. Ежегодно, в первые выходные октября, проходят Цветаевские чтения, приуроченные ко дню рождения Цветаевой.
Перед посетителями музея широко раскрываются двери литературно-музыкальных гостиных, в работе которых в разные годы принимали участие Белла Ахмадулина, Борис Мессерер, Сергей Никитин, Елена Камбурова, Александр Гордон, Марина Тарковская, Маргарита Терехова и многие другие деятели литературы и искусства.
Коллега по перу великой поэтессы Белла Ахмадулина сделала музею бесценный подарок – она передала в музей сборник стихов Марины Цветаевой «Ремесло» с автографом автора. По инициативе Беллы Ахмадулиной в 2006 году был установлен памятник Марине Цветаевой, над созданием которого трудились скульптор В.Соскиев и архитектор Б.Мессерер. Марина вышла на высокий берег Оки. Рядом с памятником растет живое деревце нарядной красной рябины.
«Вот эта рябина — как знак родины, как ее символ, — говорила на открытии памятника Белла Ахмадулина. – В общем, наверное, это та обитель, где душе Цветаевой наиболее просторно».
«Всегда пронзала мысль о том, что должен стоять на этой земле памятник Марине Ивановне Цветаевой, — говорил Борис Мессерер. – Ее образ витает над нами, мы преклоняемся перед ним, ее гением и склоняем голову перед ее великой и трагической судьбой».
«Птица Феникс – я только в огне пою!»
В тарусском лесу, на «хлыстовской» поляне, неподалеку от холма, где стояла дача Цветаевых, ежегодно, в первое воскресенье октября, в дни проведения Цветаевских праздников, приуроченных ко дню рождения Марины Цветаевой, возжигается Цветаевский костер.
Предыстория Цветаевских костров — этого ныне всемирного поэтического явления, началась 6 октября 1986 года. Жительница Тарусы Надежда Загайнова, многие годы выполнявшая роль главного гида по местам, связанным с жизнью семьи Цветаевых в Тарусе, добилась у властей разрешения на проведение вечера памяти Марины Цветаевой в зале местного кинотеатра.
Для участия в долгожданном вечере в Тарусу устремились почитатели поэзии Марины Цветаевой из многих городов Советского Союза. Однако перед самым началом вечера, поклонники поэзии Марины Цветаевой оказались перед закрытыми дверьми кинотеатра. Оказывается, принятое администрацией скоропалительное решение о закрытии кинотеатра было продиктовано «пожарной опасностью»… Многие гости с горечью в сердцах покидали Тарусу.
Но среди оставшихся были такие люди, которые, вопреки сложившимся обстоятельствам, решили провести вечер памяти поэтессы, собравшись вокруг костра, под открытым небом, в лесу, на воспетой Мариной Цветаевой «хлыстовской» поляне. Вокруг первого Цветаевского костра тогда собралось 36 преданных поклонников Марины Цветаевой. Ими было принято решение встречаться на «хлыстовской» поляне ежегодно, в 1-е воскресенье октября, в связи с празднованием дня рождения поэтессы. С того памятного вечера из года в год в Тарусу на Цветаевский костер съезжаются сотни поклонников поэзии Марины Цветаевой из России и многих зарубежных стран.
«Есть место, куда я могу прийти со своими внуками, — говорила Ольга Трухачева, внучка Анастасии Цветаевой, вместе со своим внуком Денисом посетившая Цветаевские праздники в Тарусе — Денис из девяти музеев побывал в шести! Эти праздники заставили меня лично заниматься своим архивом, ездить по местам мамы, бабушки, тети Али и находить «затравку». Это заставляет нас родных быть умнее, памятливее, а душа, как говорила моя бабушка, это то, что бессмертно, не может не чувствовать памяти людей о себе. А память о человеке живом не может угаснуть Там, где все вечно…».
Вспыхнув от искр тарусского костра, ежегодно, в начале октября, в дни памяти Марины Цветаевой, ярко пылают Цветаевские костры во многих странах мира. В США, под Вашингтоном, в 1996 году, эмигрантом из России, собирателем, исследователем, создателем Вашингтонского Музея русских поэтов и Аллеи их памяти Юлием Зыслиным был зажжен первый Цветаевский костер на Американском континенте.
В 2000 году Цветаевский костер запылал в центре Европы, в Германии, на горе Тюллинберг, близ г.Фрайбурга. Место проведения костра было выбрано организатором Цветаевских праздников, эмигранткой из России Лилией Цыбарт-Фогельзанг, не случайно. Летом 1904 года, во Фрайбурге и в неподалеку расположенной от города деревне Хорбен, в гостинице «У Ангела», проживала тяжело больная Мария Александровна Цветаева вместе со своими дочерьми – Мариной и Асей.
Инициаторы и организаторы первого и последующих тарусских костров А.Ханаков, В.Николаева, Б.Мансуров в 2002 году, к 110 –летию со дня рождения Марины Цветаевой, выпустили книгу «Цветаевские костры». К 120-летию великой поэтессы вышла книга « Всемирные цветаевские костры». Эта объемная, насчитывающая 460 страниц иллюстрированная книга, принесена авторами А.Ханаковым и Б.Мансуровым в дар организаторам Цветаевских костров в разных странах, а также Музеям Марины Цветаевой и главным Библиотекам культурных столиц мира.
Это к нам, «рожденным столетие спустя», обращается мифическая Птица-Феникс с просьбой о помощи:
Птица-Феникс – я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю – и горю дотла!
И да будет вам ночь – светла!
Ледяной костер, огненный фонтан!
Высоко несу свой высокий стан,
Высоко несу свой высокий сан –
Собеседницы и Наследницы!
И мы не вправе отказать нуждающейся в нашей поддержке неистовой, гордой и по-прежнему «совершенно одинокой» сказочной птице, поющей в огне!
В год 130-летия со дня рождения Марины Цветаевой во всех культурных центрах России проводятся юбилейные вечера, встречи и научные конференции, посвященные памяти гениальной русской поэтессы.
Музеи Марины Цветаевой открыты в Москве, в Борисоглебском переулке, в Болшеве, Александрове, Феодосии, Елабуге, в селе Усень-Ивановское в Республике Башкортостан, в селе Ново-Талицы Ивановской области.
Памятники поэтессе установлены в Москве, на берегу Оки в городе Таруса, в селе Усень-Ивановское, в Александрове, Харькове, Одессе, во Франции, в городе Сен-Жиль-Круа-де-Ви.
