О Бестужеве-Марлинском чаще всего судят как о писателе и декабристе и напрочь забывают его долгую и кровопролитную службу на Кавказе. Но стоит ли кого бы то ни было винить за это? В самом деле, Марлинский как писатель-романтик был необычайно популярен в 30-х годах 19 века в России. При этом, как ни странно, его фантастическая популярность позже была раскритикована, а произведения названы поверхностными и пренебрежительными к правде жизни. Но, так как Александр был романтик не только в литературе, но и в жизни, то, как бы автору ни хотелось абстрагироваться от его творческой литературной жизни, сосредоточившись на его службе Отечеству, в полной мере это будет невозможно.
Александр Александрович Бестужев родился 23 октября (по старому стилю) 1797 года в Санкт-Петербурге в необычной семье дворянина Александра Федосеевича Бестужева и Прасковьи Михайловной, которая никаких дворянских корней не имела и была простой девушкой-мещанкой, выходившей Александра Федосеевича после тяжёлого ранения в голову во время Русско-шведской войны 1788-1790 гг.
Немудрено, что Александр Федосеевич, хорошо знавший труды французских просветителей (Вольтер, Дидро и т.д.) и женившийся на абсолютно незнатной девушке, заложил искры вольнодумства и в своих сыновей. Как известно, кроме Александра Александровича, по пути декабристов пойдут и его братья: Николай, Михаил и Пётр. Учитывая такое родство, даже Павла Александровича Бестужева, чья вина в заговоре не будет доказана, на всякий случай сошлют на Кавказ.
Александр Бестужев-Марлинский
Воспитывался Александр Бестужев в Горном кадетском корпусе, где он и проявил интерес к литературе. Не окончив корпус, он вступил юнкером в Лейб-гвардии Драгунский полк. Тогда и появился его псевдоним – Марлинский, т.к. полк стоял близ Петергофа в Марли. В 1820-м году Бестужева произвели в офицеры. Всё это время Александр не только состоял на службе, но и активно занимался литературой, естественно, знакомясь со многими писателями и общественными деятелями своего времени. Таким образом Александр и вошёл в Северное тайное общество.
Далее всё более чем известно. Неудачное восстание на Сенатской площади, следствие и суд. Александр Бестужев-Марлинский не был арестован сразу, но дожидаться ареста не стал. Поэтому на следующий же день 15 декабря 1825-го года сам явился на гауптвахту Зимнего дворца. Сначала Александра приговорили к отсечению головы, но позже приговор заменили ссылкой и каторжными работами.
Сначала Бестужев был определён в Финляндию в крепость Форт-Слава, где книг заключённому не давали, кормили часто тухлятиной, что не могло не сказаться на здоровье, а печь то топили так, что можно было угореть, то мучили холодом. Но в 1827-м Александра Александровича наконец перевели в Якутск, да ещё с освобождением от каторжных работ. В ссылке Бестужеву суждено было провести долгих пять лет.
Наконец у ссыльных декабристов появилась надежда получить свободу, пролив кровь в боях за Россию в далёких от Сибири горах Кавказа. Александр в 1829 году, как только узнал об этом, мигом написал прошение в Генеральный штаб в Петербург о зачислении его рядовым в Отдельный Кавказский корпус с возможностью вернуть офицерское звание достойной и верной службой.
Восстание на Сенатской площади
Вскоре прошение Александра было удовлетворено. И летом того же 29-го года Бестужев отправился на Кавказ. Тогда Александр ещё не знал, что вместе с его переводом на Кавказ отправили письмо с волей государя. В письме на имя командующего Кавказским корпусом графа Ивана Фёдоровича Паскевича было указано, что Александра Бестужева нельзя ни в коем случае представлять к повышению в звании или к наградам, однако непременно доносить в Петербург о любом отличии по службе указанного рядового.
Оказавшись на Кавказе, Бестужев попал из огня да в полымя. Александр окунулся в последнюю кровавую стадию очередной русско-турецкой войны – штурм крепости и города Байбурт. Тот бой хоть и был победоносным для нашей армии, но оказался очень тяжёлым. Войска противника состояли не только из турок, но и из местных лазов, представляющих собой народность колхидской группы картвельской языковой семьи. (По сути, это «отуреченные» грузины, в основном исповедующие ислам, и в Турции их записывают исключительно как турок. Некоторые эксперты полагают, что нынешний глава Турции Эрдоган также является лазом.)
По той битве, которая в основном проходила вне городских стен, Бестужев оставил следующие воспоминания (читателю стоит учитывать, что романтическая натура Александра читалась не только в его художественных произведениях, но во всей его жизни, порой это даже путали с позёрством):
«Завладев высотами, мы кинулись в город, ворвались туда через засеки, прошли его насквозь, преследуя бегущих и, наконец, верст пять далее вступили в дело с лазами, сбили их с горы, и пошла рукопашная. Я был ужасно утомлен усилиями карабкаться по каменистой крутой горе, пересеченной оврагами, в полной амуниции и в шинели… Возвращаясь по полю, усеянному мертвыми телами, разумеется, обнаженными, и видя иных еще дышащими, с запекшеюся кровью на устах и лице, видя всюду грабеж, насилие, пожар — словом, все ужасы, сопровождающие приступ и битву, я удивлялся, не чувствуя в себе содрогания; казалось, как будто я вырос в этом».
Крепость Байбурт сейчас (Турция)
После взятия Байбурта Бестужев объехал часть Армении и Персии и очутился в Тифлисе, где его мечты о ратных подвигах, способных освободить его от наказания, в первый раз дадут трещину. Дело в том, что столь бурно начавшаяся служба Александра вдруг превратится в скучнейшее тихое болото. Однако оставлять Бестужева на одном месте оказалось проблематично для самого начальства. Дело в том, что Александр, излишне романтическая и увлекающаяся натура, мигом наладил себе другое развлечение – общество местных барышень и различные диспуты с офицерами, которые легко принимали Александра как дворянина и декабриста.
Вот какое описание личности Бестужева, отчасти даже несколько критическое, но вполне отражающее реальность, можно встретить:
«Как человек, он отличался благородством души, был слегка тщеславен, в обыкновенном светском разговоре ослеплял беглым огнем острот и каламбуров, при обсуждении же серьезных вопросов путался в софизмах, обладая более блестящим, чем основательным умом. Он был красивый мужчина и нравился женщинам не только как писатель».
В 1830-м году Бестужев стал для начальства настоящей головной болью. Его встречи с офицерами и долгие беседы одобрения не находили, а амурные подвиги и вовсе грозили скандалом. Поэтому всех декабристов, стянувшихся в Тифлис под самыми разными предлогами, а порой незаконно, начали рассылать по самым разным уголкам Кавказа. Таким образом, Александр оказался в полном захолустье империи – в древнем, но пустынном Дербенте, который в то время даже по количеству жителей не шёл ни в какое сравнение с оживлённым многотысячным «столичным» Тифлисом.
Тифлис в середине 19 века
В Дербенте Бестужев был зачислен в состав 1-й роты Дербентского гарнизонного батальона, где он тянул тяжкую и безрадостную солдатскую лямку, буквально грезя о кровавом сраженье. Александр не скрывал своего разочарованья службой: «Истлевая в гарнизоне, могу ли я загладить минувшее? А я полумертвый готов был бы отправиться в поход, так сильно во мне желание заслужить кровью прежний проступок».
Горестное бытие Бестужева в Дербенте было омрачено ещё и крайним недоброжелательством к его персоне не только со стороны начальства, но и со стороны офицеров, чего ранее не бывало. Единственным человеком, в котором Александр нашёл сочувствие и дружескую поддержку, был дербентский комендант Шнитников. Порой, правда, Бестужева навещали братья, что всегда было огромной радостью.
Единственным событием, которое хоть ненадолго взбодрило дербентского «сидельца» Александра, была осада города в 1831 году. В конце августа 31-го года к стенам Дербента подошли войска первого имама Дагестана Кази-Муллы (Гази-Мухаммада). Положение было крайне тяжёлым для города. Силы имама значительно превосходили весь гарнизон, если не всё население города. Тем более что в самом Дербенте находились родственные войскам противника люди, и об их настроениях говорить не стоит. Ежедневно и еженощно отряды Кази-Муллы то стремились отрезать водоснабжение Дербенту, то поджечь городские ворота, но эти действия не только пресекались, а даже чередовались с вылазками наших бойцов за городские стены.
Однако Бестужев ликовал и был полон энергии. Наконец-то настоящее дело замелькало на горизонте. Александр писал о тех днях, словно восторженный мальчишка:
«Мне впервые удалось быть в осажденном городе, и потому я с большим любопытством обегал стены. Картина ночи была великолепна. Огни вражеских биваков, разложенные за холмами, обрисовывали зубчатые гребни их, то черными, то багровыми чертами. Вдали и вблизи ярко пылали солдатские избушки, сараи, запасные дрова. Видно было, как зажигатели перебегали, махая головнями. Стрельба не уставала… Самый город чернелся, глубоко потопленный в тени, за древними стенами; но зато крепость, озаренная пожаром, высоко и грозно вздымала белое чело свое. Казалось, по временам она вспыхивала румянцем гнева».
Дербент
Неизвестно, чем бы закончилась для гарнизона та осада, если бы не отряд генерала Семёна Васильевича Каханова, позже получившего за боевые действия против Кази-Муллы орден Святой Анны. Наши войска опрокинули неприятеля и начали преследование. Бои были столь напряжёнными, что Бестужев вспоминал, как обнаружил, что шинель его прострелена в двух местах, а ещё одним выстрелом горцы изломали шомпол его ружья. В самом бою Александр будет безрассудно храбр, и на первых порах ему даже посулят Георгиевский крест, но в итоге награда обойдёт его стороной всё по тому же приказу свыше, направленному лично Паскевичу из Петербурга.
После снятия осады снова потекли безрадостные солдатские будни. И снова Бестужев всеми силами старался развеять эту ленивую апатию. Выучив бегло несколько местных языков, Александр при каждом удобном случае удирал в горы, где среди дикой природы он без какого-либо страха сходился с местным населением, и порой случались вдалеке от начальства пышные застолья и громкое веселье. В самом Дербенте его знали предельно все жители – от русских солдат и офицеров вплоть до аварцев и лезгин. Иногда он, как артистичная и мечтательная натура, несмотря на жестокость реальности кавказской войны, даже поэтизировал горцев, считая только их достойными бойцами, и уничижительно отзывался о персах и турках, «мигом разбегающихся лишь при слове «русский».
Однако сбежать из города было его мечтой. Одной только судьбе дано знать, как бы Бестужев справился с испытаниями далёкого гарнизона, если бы ему было известно, что провести в нём придётся бесконечно долгих четыре года.
Погиб в стычке с горцами, в лесу, на мысе Адлер; тело его не найдено.
Литературная деятельность
На литературное поприще выступил в 1819 году со стихотворениями и небольшими рассказами, печатавшимися в «Сыне Отечества» и «Соревнователе просвещения», а в 1820 году был избран в члены петербургского Общества любителей российской словесности. В 1821 году напечатана отдельной книжкой его «Поездка в Ревель», а в 1823—1825 годах он вместе с К. Ф. Рылеевым, издавал альманах «Полярная звезда».
Этот альманах — по своему времени весьма замечательное литературное явление — был встречен общим сочувствием; вокруг молодых, талантливых и любимых публикой редакторов соединились почти все передовые представители нашей тогдашней литературы, включая и Пушкина, который из Одессы и потом из псковской своей деревни поддерживал с Бестужевым оживлённую переписку по литературным вопросам и посылал ему свои стихи. В «Полярной звезде» Бестужев выступил не только как романист («Замок Нейгаузен», «Роман в семи письмах», «Ревельский турнир», «Изменник»), но и как литературный критик: его обзоры старой и современной изящной литературы и журналистики обратили на себя общее внимание и вызвали оживлённую полемику.
Литературная критика
Это было время, когда в русской литературе, благодаря в особенности произведениям Пушкина, был поставлен вопрос о форме и содержания художественного творчества — вопрос о так называемом «классицизме» и «романтизме». Все молодые и свежие литературные силы вслед за Пушкиным стали под знамя нового направления, которое окрестили названием «романтизма» и которое, в сущности, было практической проповедью свободы художественного вдохновения, независимости от признанных литературных авторитетов как в выборе содержания для поэтических произведений, так и в приёмах его обработки. Горячим и ревностным защитником этого направления явился и Бестужев.
Он резко и вместе с тем остроумно нападал на защитников старого псевдоклассицизма, доказывая, что век этого направления, как и создавшая его эпоха пудреных париков, миновали безвозвратно и что литературные староверы, продолжая загромождать словесность этой мертвечиной, только вредят и мешают свободному развитию дарований. Отрицание классических правил и приёмов, как ненужного старого хлама, и требование для поэтического творчества полной, ничем не стесняемой свободы — таковы были основные положения критики Бестужева. Идеальными типами поэтов-художников он ставил Шекспира, Шиллера, в особенности же Байрона и (впоследствии) Виктора Гюго. Не отличаясь глубиной взгляда, критические статьи Бестужева производили, однако же, сильное впечатление своей пылкостью, живостью и оригинальностью; они всегда вызывали более или менее оживлённый обмен мнений, всеми читались и обсуждались и, таким образом, будили в нашей литературе критическую мысль в то время, когда наша литературная критика была ещё, можно сказать, в зародыше. Белинский признал за этими статьями Бестужева «неотъемлемую и важную заслугу русской литературе и литературному образованию русского общества», прибавив к этому, что Б. «был первый, сказавший в нашей литературе много нового», так что критика второй половины 1820-х годов была во многих отношениях только повторением литературных обозрений «Полярной звезды».
Литературная деятельность периода ссылки
Декабрьские события 1825 года на время прервали литературную деятельность Бестужева. Уже отпечатанные листы «Полярной звезды» на 1826 год с его статьёй были уничтожены. Сам он сначала был отвезён в Шлиссельбургскую крепость, а затем сослан в Якутск. Здесь он ревностно изучал иностранные языки, а также знакомился с краем, нравами и обычаями местных жителей; это дало содержание нескольким этнографическим его статьям о Сибири. Здесь же им начата повесть в стихах под заглавием «Андрей, князь Переяславский», первая глава которой, без имени и согласия автора, напечатана в Санкт-Петербурге (1828).
В следующем году Бестужев был переведён на Кавказ рядовым с правом выслуги. В первое время по приезде он постоянно участвовал в различных военных экспедициях и стычках с горцами, а к литературе получил возможность вернуться только в 1830 году. Работал и жил он в городе Дербенте в Дагестане. С 1830 года, сначала без имени, а потом — под псевдонимом Марлинский в журналах все чаще и чаще появляются его повести и рассказы («Испытание», «Наезды», «Лейтенант Белозор», «Страшное гадание», «Аммалат-бек», «Фрегат Надежда» и пр.), изданные в 1832 году в пяти томах под заглавием «Русские повести и рассказы» (без имени автора). Вскоре понадобилось второе издание этих повестей (1835 с именем А. Марлинского); затем ежегодно выходили новые тома; в 1839 году явилось третье издание, в 12 частях; в 1847 году — четвёртое. Главнейшие повести Марлинского перепечатаны в 1880-х годах в «Дешёвой библиотеке» А. С. Суворина.
Своими произведениями Бестужев-Марлинский в короткое время приобрёл себе огромную известность и популярность в русской читающей публике. Всякая новая его повесть ожидалась с нетерпением, быстро переходила из рук в руки, зачитывалась до последнего листка; книжка журнала с его произведениями делалась общим достоянием, так что его повесть была самой надёжной приманкой для подписчиков на журналы и для покупателей альманахов. Его сочинения раскупались нарасхват и, что гораздо важнее, — ими не только все зачитывались — их заучивали наизусть. В 1830-х годах Марлинского называли «Пушкиным прозы», гением первого разряда, не имеющим соперников в литературе… Причина этого необыкновенного успеха заключалась в том, что Марлинский был первым русским романистом, который взялся за изображение жизни русского общества, выводил в своих повестях обыкновенных русских людей, давал описания русской природы и при этом, отличаясь большой изобретательностью на разного рода эффекты, выражался особенным, чрезвычайно цветистым языком, полным самых изысканных сравнений и риторических прикрас. Все эти свойства его произведений были в нашей тогдашней литературе совершенной новостью и производили впечатление тем более сильное, что русская публика, действительно, ничего лучшего ещё и не читала (повести Пушкина и Гоголя явились позже).
Романтический стиль прозы Марлинского
В своих романах и повестях Марлинский явился настоящим «романтиком». В них мы видим стиль и приёмы, очень близко напоминающие немецкий Sturm und Drang 70-х годов XVIII века и «неистовую» французскую беллетристику школы В. Гюго (которым Марлинский всего больше увлекался). Как там, так и здесь — стремление рисовать натуры идеальные в добре и зле, чувства глубокие, страсти сильные и пылкие, для которых нет иного выражения, кроме самого патетического; как там, так и здесь — игра сравнениями и контрастами возвышенного и пошлого, благородного и тривиального; во имя презрения к классическим теориям и правилам — усиленная погоня за красивой, оригинальной фразой, за эффектом, за остроумием — словом, за тем, что на немецком языке эпохи Шиллера и Гёте называлось «гениальностью», а на языке поклонников и критиков Марлинского получило ироническое название «бестужевских капель».
Герои Марлинского выражают свою душевную бурю блестящим, риторическим языком, в театрально-изысканной позе; в них «всё, о чём так любят болтать поэты, чем так легкомысленно играют женщины, в чём так стараются притворяться любовники, — кипит, как растопленная медь, над которой и самые пары, не находя истока, зажигаются пламенем… Пылкая, могучая страсть катится, как лава; она увлекает и жжёт все встречное; разрушаясь сама, разрушает в пепел препоны, и хоть на миг, но превращает в кипучий котёл даже холодное море»… «Природа, — говорит один из этих героев Марлинского, — наказала меня неистовыми страстями, которых не могли обуздать ни воспитание, ни навык; огненная кровь текла в жилах моих»… «Я готов, — говорит другой, — источить кровь по капле и истерзать сердце в лоскутки»…
Стиль и характер Марлинского имели в своё время большое влияние на нашу изящную литературу. Не говоря о толпе эпигонов (не обладающих писательским талантом подражателей), произведения которых фактически представляли собой карикатуры на повести Марлинского, нельзя не заметить, что его манера до известной степени отразилась и в повестях Пушкина («Выстрел»), и в «Герое нашего времени» Лермонтова, и ещё более — в драмах последнего. «Творчество Марлинского сыграло немаловажную роль в истории русской литературы. Оно сильнейшим образом воздействовало на аристократическую часть дворянской литературы 1850-х годов и на творчество ряда писателей, только начинавших свою литературную деятельность Отметим в этом плане, с одной стороны, авантюрные повести Вонлярлярского (1850-е годы), „Марину из Алого Рога“ Маркевича (1872)], с другой стороны — „Спальню светской женщины“ Ив. Панаева (1832), „Счастливую ошибку“ Гончарова (1839) и др.»
